«Я родился в Днепропетровске. Наша семья часть приезжала в Кисловодск – отдохнуть, подлечиться.
Когда началась война, так получилось, что мы эвакуировались с оккупированной Украины именно в Кисловодск. Но от войны мы на новом месте не спаслись. Когда пришли фашисты, мне было 16 лет. В семье было пятеро детей. Я младший.
К тому времени, когда немцы оккупировали Кисловодск, три моих брата – Самуил, Наум и Моисей – погибли на фронте. А сестра Вера еще училась в мединституте. (В августе 42-го она ушла как военврач на фронт, потом участвовала в Сталинградской битве. Умерла Вера в 2003-м).
Хорошо помню…1942 год, конец августа. Концерт в филармонии. Играл джаз-оркестр Северо-Кавказского военного округа под управлением Иосифа Тельмана. Как раз я в первый раз услышал песню «Цветочница Анюта». Песня запала мне в душу навсегда. И вот концерт закончился. Иду домой. Вижу, грузят машины. Я подошел, спрашиваю: «Дядя, а куда это грузятся?». А он мне отвечает: «Иди, пацан, отсюда! А то мы тебя в каталажку спрячем». Я отошел в сторонку. Оказывается, пока я слушал музыку, немцы захватили Минеральные Воды – это 80 километров от Кисловодска. А на следующее утро фашисты вошли и в наш город. И для евреев начался ужас. По городу ходили разговоры, что будут евреев убивать.
У нашей семьи были хорошие товарищи _ Серго Метревели и Иван Гугешашвили. Они и помогли мне спастись. Там был не только я, была целая группа. Метревели вел всех в безопасное место, в родные ему края. Он знал, куда мы идем, а мы – нет. Это было в самом начале сентября 1942 –го. Шли мы 16 дней. Шли через горы. Почти 500 километров. Не знали, где немцы, что делается… Я иду и думаю: «Как там мои?» Папе было тогда 70, а маме 50… Папу звали Енох, маму – Екатерина. Папа работал в обувной мастерской, а мама была домохозяйкой.
По дороге я страшно заболел малярией. Ноги не держали, сил не было, еле дышал… Добрались до села Уцери, это родина Метревели, там жили его родители. У них меня и оставили на излечение.
Я был у Метревели несколько недель. Они русского не знали, а я – грузинского. Но мы понимали друг друга. Есть глаза, есть поступки…
Метревели меня выходили. Отпускать не хотели. Но я ушел.
Ох и хлебнул я, пока добирался до Урала… Есть нечего, холод. А еще – тоска. Я по-прежнему не знал, что с родителями. А хотел добраться до Урала, потому что у меня там был двоюродный брат, в эвакуации. Я его нашел. Брат на начало войны работал главным инженером завода Петровского в Днепропетровской области. При эвакуации им дали вагон на семью. Семья – три человека.
Конечно, меня встретили хорошо. Мою маму все любили…
Я получил хлебную карточку, но как-то мне было совестно. Брата парализовало… Я понял, что мне надо что-то делать.
Знакомы надоумил помогать грузить снаряды в машины. Мы пошли вместе. Приходим. Видим- офицер. Еще погон не было у них, с двумя кубиками. «Кто вы такие?2 Я говорю: «Я спасенный с Кавказа, Зигель Эмиль». Знакомы тоже себя назвал. Я говорю: «У меня здесь родственники, но мне неудобно быть все время у них на шее. Если можно, я готов на любые условия». Офицер говорит: «Завтра мы вас оформим сыном полка». Меня это устроило. Я даже не знал, что это такое – «Сын полка». Откуда я мог знать? Я два с половиной месяца был сыном полка. Я был рослый, а у меня – ни паспорта, ничего. А 22 февраля меня призвали в армию.
Командир узнал, что я умею играть на фортепиано. Меня сразу послали в училище связи. Там учили радистов. Радистов, между прочим, называли «музыкантами» или «пианистами». Нас, два взвода, готовили для заброски в тыл радистам, со знанием немецкого языка.
И вот ночью нас подняли, когда мы уже были радистами. Мы думали – на фронт, а нас – в Ульяновск. Нас – это десять человек, которых отобрали. Семь месяцев мы учили немецкий. С нами работали психологи, с нами работали специалисты. А мне каждую ночь снились папа и мама. Я уже не выдерживал и задумал покончить жизнь самоубийством.
Я занимался в самодеятельности. И начальник клуба Шапиро, спасибо ему, как-то заметил, что мне плохо. Он меня сунул в ансамбль аккордеонистов. Отвлек от мыслей. Я быстро освоил аккордеон.
Я так и связан с музыкой всю жизнь. Стал музыковедом, профессором. И сейчас выступаю с концертами. Играю по сорок вещей, никуда не подглядываю.
Между прочим, 1 января 1944 года я аккомпанировал Клавдии Шульженко. Сохранилась фотография: я в обмотках, в рваной гимнастерке, стриженый. Просто-таки бандит…
А тогда я стал одним из лучших радистов училища. Те, кого отобрали, работали без «почерка». То есть нельзя было определить, кто передает: точка, тире- и все тут. Тут был важен слух. А у меня абсолютный музыкальный слух.
Я попал в Первую гвардейскую танковую армию. К командующему Катукову Михаилу Ефимовичу, дважды Герою Советского Союза.
О судьбе родителей я узнал позже.
Кисловодск освободили 11 января 1943 года. Моя сестра, а она была хирургом- ампутатором (представляете!), с фронта сделала запрос. Ей ответили: «Ваши отец, мать т брат расстреляны в Минеральных Водах 9 сентября 1942 года у Стекольного завода в противотанковом рве». То есть по этой справке меня не было на свете! То есть меня и сейчас нет…
А я жив!
Вера долго не знала, что я жив. Она вернулась с фронта и жила в нашей квартире. Я приехал. Сестра открыла дверь…
Потом я встретился с человеком, который видел, что было на товарной станции, откуда отправляли евреев на смерть. Евреев собрали по спискам. В этом списке значился и я. Стали сверять. Сначала вызвали отца, потом мать, потом меня. А меня нет. Немецкий офицер начал спрашивать, где я. Мама молчала. Ее принялись избивать. Мама кричала от боли. Даже если бы она и хотела сказать, где я, то не смогла бы. Я у нее был единственный сын. Остальные дети у отца были от первой жены, которая умерла. В тот день расстреляли восемь тысяч человек.
С 1946 года я каждый год ездил на место, где погибли родители…»

Источник: История спасения, или как мы стали взрослыми. Марина Каннер, Елена Цыбулина.- Москва; Ростов-на-Дону: Феникс, 2019 г. Стр. 102-104

Место спасения: г. Кисловодск Орджоникидзевского, ныне Ставропольского кр.

Этот человек был спасен благодаря: